Бобслеистка Ирина Скворцова: «В реанимации я делала себе яркий маникюр. Чтобы хоть что-то было ярким в этих белых стенах»

Ирина Скворцова.

Фото: Евгения ГУСЕВА

Вы же помните Ирину Скворцову? Бобслеистку, которая в ноябре 2009 года разбилась из-за ошибки арбитров на трассе в Германии? Они выпустили в желоб другой экипаж, когда Ирина еще не успела покинуть свой перевернувшийся боб. Последствия аварии были ужасными: кома, реанимация, десятки операций и страшный диагноз: «ты наверняка никогда не встанешь с инвалидной коляски». К счастью, это были как раз те несколько процентов, когда приговор врачей не сбылся.

Через десять лет после той аварии на канале «Матч ТВ» в субботу (29 февраля в 20.55) в рамках цикла «Жизнь после спорта» выходит фильм про Ирину Скворцову. Только сама она предупреждает: не ждите слезливую историю с платочками в руках. Поговорив накануне с Ириной, «КП» подтверждает – ждите другого. Хотя бы потому, что сейчас в этом интервью вы прочтете:

- Про пижамы в зайчиках и пандочках

- Про врача, которому стоит верить

- Про то, зачем в реанимации делать маникюр

- Про страх зайти в чужую больничную палату

- Про счастье увидеть снег и выпить чашку кофе

- Про прыжок с парашютом после всех операций

- Про запрет брата кататься на мотоцикле

- Про сны после аварии

Двадцать операций за шесть лет

- Ирина, наверняка в каждом вашем интервью первый вопрос – про здоровье. Как вы?

- Спасибо, все хорошо! Неделю назад была операция в Германии. Так что сейчас у меня постельный режим: дом-клиника-перевязка-дом.

- Еще одна операция?! Вы пару лет назад рассказывали, что вам уже сделали 74 операции. Сколько же их вообще?

- Я уже, если честно, сбилась со счета. Знаю лишь, что с 2013 года набралось порядка двадцати. Но когда все закончится, не могу сказать. Все время кажется, что вот она, финишная прямая, но думаю еще года два понадобится.

2010 год, Ирина общается с журналистами после курса восстановительного лечения в Центральной клинической больнице. Фото ИТАР-ТАСС/ Алексей Филиппов

- Какую операцию вам делали сейчас?

- Мы восстанавливаем форму тела. После аварии у меня была проблема: между костью и пластиной в ноге сидела бактерия, и она очень замедляла процесс восстановления. Пока мы эту проблему не устранили, операции имели низкую эффективность. И вот когда мы года два назад здесь все решили, пошли операции по восстановлению ноги и ягодиц. Мы с врачами смеемся, что это липосакция наоборот: из одного места берут жир, и в другое пересаживают. Я понимаю, что я никогда не верну себе то тело, что у меня было до аварии, и нога моя никогда не будет выглядеть так же как прежде, но мне важно сделать максимум из возможного. А самое главное, теперь я могу есть что угодно - все равно потом лишний жир перекачивают в другое место! (смеется).

- Когда набирал ваш номер, думал, что разговор может получиться трудным. Но вы с таким юмором относитесь к ситуации. Все самое страшное давно уже позади?

- Я привыкла за десять лет ко всему этому – к клиникам, перевязкам, процедурам… Для меня сейчас лечь на операцию, это как сходить в душ. Меня привозят в клинику, усыпляют, потом я просыпаюсь, несколько дней восстанавливаюсь, а потом пару недель езжу на перевязки, и заодно стараюсь с друзьями успеть в эти дни попутешествовать по ближайшим городам Европы. Это моя жизнь, я привыкла к ней: что будет, то будет, смысл раз за разом переживать? Я, например, теперь в любой момент с закрытыми глазами могу собрать сумку в больницу. Без страха и с позитивом. И в ней обязательно должна быть какая-то смешная пижама.

- С зайцами?

- С зайцами была пару лет назад. Сейчас с пандочками. И носки с ушками. И маска меховая тоже с ушками. Потому что надо уметь создавать хорошее настроение даже в больнице среди всех этих белых стен.

2011 год, Ирина на церемонии вручения премии "Серебряная лань" в Олимпийском комитете России. Фото ИТАР-ТАСС/ Алексей Филиппов

«Ого! Да я тут популярна!»

- У вас наверное все врачи там уже знакомые?

- На последнюю операцию меня везли на каталке в самую дальнюю операционную, и мне было смешно и приятно, когда почти каждый встречный приветствовал меня по имени. «Ого! Да я тут популярна!» - думала я. Но в эту клинику в Мюнхен я езжу ради одного врача - Ганса-Гюнтера Махенса. Он меня буквально по частям собирал после аварии. Когда моя больничная карта попала к нему, мне терять уже было нечего. Возможно, я была для него необычным материалом, единственным случаем, который выпадает раз на десять лет. И думаю, он на мне написал уже не одну диссертацию! Но если серьезно, я ему очень благодарна – я ему верю.

- Он сам верил, что вы будете ходить, а не останетесь навсегда в инвалидной коляске?

- В Германии никто никому никогда не дает стопроцентных гарантий. Я своему доктору задаю вопрос, он мне описывает риски и вероятности. А потом делает максимум из того, что может. Да, мне в свое время говорили, что нога никогда не будет шевелиться, и я навсегда останусь в кресле. Но я сейчас могу короткие расстояния пройти даже без костылей.

- Вам же два раза хотели ампутировать ногу? Это вы настояли на том, чтобы сохранить ее?

- От меня в тот момент ничего не зависело. Я лежала в коме, и решение принималось без меня. Но сохранили для симметрии. И мне говорили, что она никогда не будет двигаться.

- Вы в свое время у Немецкого союза бобслея и скелетона отсудили 650 тысяч евро. Тех денег хватает на операции?

- Половины уже нет. Но это деньги только на лечение. Мне говорили: Ира, можно потратить на что-то другое, что-то купить. Но нет – это все на восстановление, я так решила.

«Боялась зайти к Маше Комиссаровой: что я ей скажу?!»

- Шесть лет назад во время Игр в Сочи-2014 на олимпийской трассе разбилась фристайлистка Мария Комиссарова. И эта трагедия в чем то была похожа на вашу аварию. Вы же знакомы?

- Мы дружим в соцсетях, и несколько раз встречались. Но я никогда не забуду, как боялась зайти к Маше в палату в первый раз. Я сама пережила нечто подобное, но в этот раз стояла перед дверью, и ноги отказывались сделать последний шаг. У меня был самый настоящий страх: я не знала как себя вести, что сказать. Набралась храбрости, заглянула и не узнала Лешу с Машей. Выскочила обратно, и только потом за мной вышел Леша (Алексей Чаадаев – муж Марии – Ред.). Я вошла опять, и все равно долго не могла найти слова поддержки. Да, я сама несколько лет назад лежала точно так же, прикованная к кровати, и не знала, что со мной будет дальше. Но в тот момент в палате у Маши мне было еще сложнее.

Ирина Скворцова на соревнованиях по бобслею среди мужчин на XXII зимних Олимпийских играх в Сочи. Фото ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников

- Когда к вам в 2009-м так же заглядывали и не знали, какие слова найти, как вы к этому относились?

- Спокойно. Иногда видела, что люди узнают меня, и не решаются подойти. Но было приятно, что они хотят поддержать меня. А больше всего было приятно, когда заговаривали на русском. Представляете, лежишь целыми днями, немецкая речь кругом, и ни одного родного слова. Вот это было самое трудное… Господи, какой же был праздник, когда впервые удалось выбраться в кафешку рядом с госпиталем и выпить чашку кофе! (смеется). Как же я радовалась, когда впервые меня вывезли на улицу на пять минут и впервые увидела снег!

- Вы так легко сейчас рассказываете об этом.

- Я и тогда старалась не погружаться в депрессию. Разные были мысли, было много плохого, я не забуду этого никогда, нельзя такое забывать. Но я старалась радоваться хорошим мелочам, искать их во всем. Помню, как лежа в реанимации, вся обвешанная датчиками, делала себе яркий маникюр. Хотя бы для того, чтобы в этой белой палате было хоть что-то яркое.

Грустное утро

- Что еще в вашей жизни есть, кроме общения с врачами? Писали, что вы стали телеведущей. Это так?

- Сама удивлюсь, когда открываю википедию. Нет, я не работаю телеведущей, я не читаю в телевизоре новости, не веду мероприятий. Я заканчивала телевизионные курсы, но не могу сказать, что нашла дело, которое поглотило бы меня полностью. Иногда я зажигаюсь, и прыгаю с парашютом, или увлекаюсь мотоциклом. Но такого занятия, чему посвятить жизнь, у меня после спорта нет.

- Стоп. Давайте про парашют. Вы реально прыгали?

- Да. Давно хотела, еще с тех времен, когда занималась легкой атлетикой. Но есть вещи, которые действующий спортсмен себе позволить не может: а если травма? а если ноги ушибу? А сейчас – пожалуйста! А что такого? Это моя жизнь, другой не будет.

- Как решились?

- Сидели в ресторане в Сочи с друзьями, и я ляпнула, что мол так и так, хочу прыгнуть. Мне в ответ один парень – ок, давай, я договорюсь! Жду звонка в назначенный день – тишина. Кинула сообщение: «Я так понимаю, прыжки отменяются?» Сразу ответ: «Если завтра летная погода, готовься». И в 9 утра звонок: едем! А там инструктор на меня так долго смотрит. Спрашиваю: «У вас уже были такие подопечные, как я?». Он после паузы: «Был человек с парализованными ногами». Ну значит все отлично, не одна я такая. Но я то думала прыгать с 1500 метров, а мы забрались на 4000. И вот сидит он на краю люка, я соответственно уже в воздухе. Он мне: «Готова?». А у меня такое протяжное «Да-а-а-а!». И вниз.

- Круто! А что с мотоциклом?

- Да в том же ресторане сказала, что хочу на мотоцикле попробовать покататься. Мне понравилось, хотела брать уже курсы вождения, но брат запретил. Наотрез. Это чуть ли не единственный раз, когда он мне сказал «нет».

Ирина Скворцова.

Фото: Михаил ФРОЛОВ

- И все-таки, вам кошмары о тех временах, о той аварии, не снятся?

- О тех – нет. Бывает, что во сне маньяк за мной бежит, я просыпаюсь и такая: «А! Поле! Ромашковое поле! Все хорошо! Глазки закрываем, спим дальше». А если серьезно, мне иногда снилось как я качусь по трассе в бобе, как на обычной тренировке. Или как бегаю в манеже. И прямо во сне я думаю: «Как так, Ира? У тебя же стопа не работает? Как ты можешь бежать? Ну ладно, пофиг, бежим, наслаждаемся, пока есть такая возможность». Потом просыпаюсь. И это грустное утро.